М. совершенно серьезно говорит о том, что считает, что жизнь - это кино. Вот на самом деле - кино. Просто мы настолько "заигрались", что уже не замечаем камер вокруг нас, а потом раз так, шлеп, хлопушка, все хлопают, встает со стула седой режиссер, обнимает тебя и говорит что-то вроде: "Молодец парень! Хорошо отработал!", пара хлопков по спине, шампанское, актеры и съемочная группа взрывают хлопушки с конфетти, подбрасываются вверх реквизиты, все танцуют и расходятся, а ты остаешься стоять посреди грязной съемочной площадки весь в конфетти с чьими-то кружевными трусиками на голове, с полупустым фужером шампанского в правой руке. И так тебе одиноко и больно, что вот всё фильм закончился, а значит и жизнь закончилась, как вдруг слышишь шорох какой-то странный. И если в нормальной жизни тебя бы это испугало, то сейчас ты просто рад тому, что кто-то тут есть. Тебе уже все равно, монстр это или чужой, все сейчас свои, лишь бы только были настоящими, а не актерами. И вот идешь уже навстречу "чужому" ака великому монстру из подземелья, а это оператор Вася, который, как тебе казалось, был сисадмином в твоем офисе, ползает по привычке по полу в поисках своих очков. Потом подходит к тебе, тоже хлопает по спине и говорит что-то вроде: "Извини, братан, но метро через полчаса закрывается, надо успеть, а тут еще 15 минут от павильона топать, да еще гололед, зима, сам понимаешь, уже достаточный трабл, чтобы не успеть! Хорошо тебе, звезды не ездят в метро! Давай!". Так ты и остаешься в этом грязном павильоне один. Что дальше, никто не знает, ибо оттуда еще никто не возвращался.
----
читать дальшеВы знаете, а у нас зима, снег падает хлопьями, скользко и немного морозно. Цепляюсь за М., чтобы не упасть, хотя еще непонятно, кто тут кому гарантирует тот факт, что он не окажется попой в мокром снегу. Мне и не важно. И так хочется рассказать М. кое-что, но я только и могу, что поддержать его, потому что сама уже давным давно так думаю, что где-то там они есть, поэтому надо повернуться сейчас своей фотогеничной стороной к фонарю и смотреть, как падают снежинки, вот даже слышу, как фоновая музыка играет. И надо бы сменить тему, но М. спрашивает, не актриса ли я, отшучиваюсь, хотя знаю же, что главная роль в этом фильме всё ещё моя.
----
Руки у М. теплые, а у меня, как всегда, холодные. Занимается рассвет. А мы говорим о каком-то фонаре, который по какой-то неизвестной причине светит совсем не туда, куда должны светить фонари. М., очнись! Ты вроде смышленый малый, знаешь, что фонари просто так не светят туда, куда не надо. И не фонарь это вовсе, а прожектор! Зачем? Думаю, что ты и так уже догадался. Пусть даже только сейчас, но другим не говори, ладно? Хотя, время от времени можешь ненавязчиво менять их положение в комнате и позицию головы, чтобы глаза видны были. Тебе это можно, тебя даже за сумасшедшего не сочтут, я уверенна.
И всё же, хочется кончиками пальцев написать ему ответ на ладони. Написать ему, что будет дальше, когда он, красивый, в конфетти, сняв кружевные трусики с головы и отставив свой фужер всё же сдвинется с места в поисках выхода.
----
А я всё вижу, М., всё вижу. Итак, павильон, грязь, пустота и ты стоишь. Стоишь и думаешь, куда ехать, метро скоро закроется, а ты и не знаешь, что правда, а что нет. Как тебя зовут? Возможно даже не М., а скажем Евгений, или Петр, а может вообще Иван. Где ты живешь? Сколько тебе лет? Есть ли у тебя дети, жена, подруга, спаниель или вредный черный кот Бегемот? Одни вопросы, М. дорогой, одни вопросы!
В неожиданных ситуациях, к нам приходят неожиданные решения. И вот я уже вижу, как ты вдруг перестаешь задавать себе глупые вопросы, ответы на которые, ты все равно просто так не получишь и подходишь к камере. Благо ты имеешь представление, как такие вещи работают, а потому вскоре обнаружишь, что рядом еще есть пленка, и ей можно воспользоваться. Заправишь пленку, включишь камеру, встанешь перед ней, будешь нервничать. Вроде всю жизнь перед камерой провел, а так и не привык, не можешь с мандражом справиться. Потом ты все же улыбнешься, почешешь затылок, обернешься в поисках чего-то. Секунды две ты что-то будешь искать, потом прыжком, словно кошка, выскользнешь из кадра и так же снова вернешься, только на голове твоей будет шляпа. И вот ты улыбаешься, поправляешь сначала, шляпу, потом очки, потом расстегиваешь верхнюю пуговицу на рубашке и говоришь что-то вроде:
"Казалось бы всё позади. Закончилась жизнь, как заканчивается пленка. В прошлом остаются все те моменты радости и удачи, грусть, все то, что не получилось и все наши успехи. Люди, которых мы так искренне любили, люди, которые любили нас. Я оставлю вам улыбку."
Улыбаешься, снимаешь шляпу, делаешь поклон и добавляешь:
"Спасибо! Спасибо за чудесную жизнь!"
А потом ты, не выключая камеры, оденешь пальто, найдешь какой-то шарф, забытый кем-то в спешке, и выйдешь из павильона на заснеженные московские улицы. И будешь бродить там, пока не кончится пленка в той камере в том павильоне. И знаешь, может, ты просто не заметишь, что где-то там на самом деле, притаившись между софитов сидел, а точнее сидела, еще кто-то. И эта "кто-то" не даст плёнке закончится слишком быстро.
----
Утро. М. говорит во сне. Все мы частенько говорим, когда думаем, что никто нас не слышит, но почему-то надеемся на то, что однажды нас всё же услышат. Поэтому люди и молятся, поэтому люди и вскидывают руки к небу, чтобы их услышали. И, знаешь, М., я услышала тебя. И пусть это останется между твоим сном и мной, другим же на самом деле и не интересно вовсе.
Вот я смотрю на М., и на душе спокойно. Думаю, что как только попаду домой, сразу же напишу оду этим полосочкам, этой легкой сонной улыбке, этим теплым рукам и этому человеку, пришедшему из сна. Но когда я сажусь за компьютер позже, в моей голове происходит что-то непонятное, слов так много, что я еще долго не могу собрать их в кучу. А потом становится стыдно, неловко, кажется, что всё неправильно, хочется забыть всё, чтобы душе не надо было рваться на части в попытках понять, что с ней такое.
Я люблю секреты. Их у меня много, и все такие разные, и все мои. Но некоторые секреты даются людям для того, чтобы разделить их с другими. И пока режиссер не скажет: "Стоп! Снято!" эти секреты будут греть нас длинными зимними ночами, когда снежинки, словно мотыльки, будут кружиться у фонаря.